Люди, которые украшают мир: Зинаида Морозова
22.01.2013 в 17:09
«Во-первых, родилась я здесь, в Коржевке…»Зинаида Ивановна Морозова проработала учительницей русского языка и литературы в школе села Коржевка Инзенского района не один десяток лет. Когда с ней довелось пообщаться в августе 2012 года, стало ясно, что мало кто лучше неё расскажет об истории этого села. Столько здесь пережито, пропущено через себя…
А еще Зинаида Ивановна может часами рассказывать об экспонатах краеведческого школьного музея, который был создан здесь в 2008 году, о земляках, таких, например, как генерал-майор авиации Александр Исаев, старец-исцелитель Максим, чьи мощи захоронены возле Пятинской церкви, участница Чумакинского народного хора Евдокия Гордеева…
Зинаида Ивановна - человек, стремящийся к точности, к некой внутренней дисциплине, и видимо, требующий такого же отношения к делу от окружающих. Но, в то же время, она – человек увлекающийся, ведь без настоящего увлечения, без любви к своей профессии, невозможно создать музей, невозможно «зажечь» ребят. Без искренней преданности своей Родине нельзя привить такое же отношение ученикам. Но по-настоящему полюбить свое село можно лишь тогда, когда оно надолго стало домом, источником радостей, огорчений, важных событий…
В ответ на просьбу рассказать о себе последовал монолог, в котором Зинаида Ивановна постаралась вместить буквально всё. Конечно, это было невозможно, поэтому возьмем на себя ответственность оставить наиболее интересное.
- Ну, во-первых, родилась я вот здесь, в Коржевке…
И это на самом деле «во-первых», потому что это главное, что определило всю жизнь Зинаиды Ивановны.
Детство
- Мои мама с папой были не из богатых. Правда, в маминой семье была мельница, но потом мельницы не стало, мама рано осталась сиротой, родители у нее рано умерли. И вот мама выходит замуж за папу, и в 33-м году родилась я, в июне месяце. А у папы была сестра, тетя Груша, у нее был очень хороший муж, он богатый был, и в период НЭПа они уже начали торговлю, купили магазин. А когда НЭП кончился, их раскулачили.
Вот бабушка рассказывала, когда у неё деда расстреляли, было Чапанное восстание, хотя он никакого отношения к этому Чапанному восстанию не имел. Они тогда ездили на мельницу, с мельницы приехали, замерзли, и он грелся на печке. Его зять, дядя Егор (он в волости работал писарем) пришёл и говорит: «Тятенька, ты спрячься, за тобой щас солдаты придут». «А зачем они придут?» «А сказали, что ты в восстании участвовал». Ну и всё. Пришли, забрали и расстреляли. Папа пошёл, нет и нет, нет и нет. Бабушка-то говорит: «Ванюшка, сбегай посмотри, что отца долго нет». Он пошел и увидел его распластанного, шапка в стороне. Представить – и то страшно. Папе тогда было только 14 лет, прибежал, принес шапку. Ну и говорит: тятеньку расстреляли. Папа, конечно, очень тяжело переживал всё. А бабушка тосковала сильно. Ну прям она видит – он, как живой, разговаривает с ним как с живым… Ну, её стали ругать, он, говорят, убьёт тебя, перестань тосковать. Но она не пугалась, она радовалась, что это вот он. А потом стала молиться, и всё прошло. Это она сама рассказывала, бабушка. Сейчас кто тоскует у нас – все едут в Пятино на могилу к старцу Максиму. Там берут земличку – от тоски помогает, снимает буквально.
- Это мой папа, это фотография с фронта, - показывает на портрет на стене, - Он очень любил лошадей. Копию фотографии я отдала племяннику, он в соседях живет, он тоже любит лошадей…
- Ну, а потом была война! - продолжает вспоминать Зинаида Ивановна. – Я тогда первый класс закончила. И вот как мы узнали, что уже война: соседке прислали извещение о гибели мужа. Это была первая похоронка. Я помню, она выбежала на крыльцо, а у неё было двое мальчишек. Она так кричала, волосы на себе драла... Всё село сбежалось, стали ей сочувствовать. Разговаривают, утешают…А потом пошли похоронки. И привыкли уже к этому…Папу взяли на фронт в феврале 1942 года. Они ушли в Атяшево, недалеко отсюда,
- У нас в селе была бабушка Паша. Добрая такая, хорошая. Она пришла к нам перед тем как папе уезжать. Говорит: «На вот тебе молитву, вернешься ты живым». Он очень в это верил. Ну, потом он присылал письма. Я их потом разбирала; он писал их каракулями какими-то. Но я все равно разбирала, маме пойду читать, мама меня все звала: «Идем, почитаем».
- Папа часто письма писал, потом его ранили, в ногу. Он немного в госпитале в Боровске полежал, и опять на фронт. Он был ранен в глаз, раненн в висок, а пуля вылетела в глаз. А в голове у него остался осколок. Видимо он зарос и не стали уж операцию делать. Когда его в глаз ранили, его отправили в Уфу в госпиталь. А папу отпустили после госпиталя домой. А мы, помню, на дальнем огороде кочерыжки от капусты ели. И нам там кричат девчонки: «Идите, там у вас отец с войны пришел». Мы так бежали, так бежали, он нас на руки взял… А потом его не взяли больше на фронт. Он работал в Проломихинском детском доме завхозом. Я помню, была там на ёлке, интересно всё…
«Со слезами на глазах…»
А вот когда стали с войны приходить - уже была Победа. Как-то все закричали «Победа! Победа!» и побежали на площадь. Там трибуна была. И председатель Совета выступает, народ бежит, кто плачет, кто чего, а с другого конца – возвратившиеся с войны солдаты. И вот плачут, у кого не вернулись, но у всех была надежда: может, придет, может, придет…
- И вот однажды у нас такой был случай. Была семья Камакиных, и у них отец вернулся слепой совершенно, и вот он с палочкой шел. Я как сейчас смотрю на него. Черное пальто на нем было, шляпа черная, и кто-то сопровождал его с военкомата. И она его не взяла, жена. Не приняла. И он тогда ушел, возвратился назад. Тогда все, вся улица, плакали. Вся улица проклинала её. Она уехала отсюда, не жила тут. Он уехал в Ленинград, потом с какой-то женщиной сошелся, забрал туда сначала сына младшего, а потом и дочь.
А в целом люди находили утешение в том, что праздники устраивали, на улицу ходили. Народу было много, молодежи. Помню, мы маленькие были, война шла, а мы в войну играли. Целый отряд, эх, сколько нас было! На одной улице было нас тридцать детей, которые ходили в этом «отряде». И там пели так: «Эх, комроты, даёшь пулемёты! Даёшь батарей, чтобы было веселей!» А мы пели: «Эх, кому роты». Потом я поняла: командиру роты. А мы пели «Эх, кому роты»…И вот была война, а мы все равно ёлки справляли, дров не было, за дровами сами ходили. Принесём дров – значит, в школе будем учиться, не принесём – не будем учиться.
- А как в войну играли? – спрашиваем.
- В больнице был большой парк. И вот мы туда палки возьмем, как будто у нас там автоматы. Тут – «немцы», тут – «советские»…Кино, помню, показывали. Первый фильм, который мы увидели, - «Молодая гвардия». И один отец прислал с фронта книгу «Молодая гвардия». Её давали читать буквально на часы, чтоб ты прочитал эту книгу. Я не знаю, наверно, стёрлась вся, эта книжка. Про Зою Космодемьянскую читали, учительница повесила на доску газету «Комсомольская правда», и там была её фотография, переживали за неё. Радио не было, а как-то узнавали всё…
Голодное время
…Тут жили плохо, в Коржевке, по крайней мере, наши родные. Толкли черемуху и пекли из неё лепешки. А потом мы стали учиться, а мама была экономная, она все в запас брала, обувь, картошку. Вот проса сеяли много, полгектара, наверно, пятьдесят соток сеяли на поле там. Отец: «Идите, полите». На озеро даже нас не пускал, не разрешал купаться, вот выполите... А пока полем из конца в конец – опять трава…А как весна начиналась, тут уже голод, все запасы иссякали, - пойдем за сережками с бабушкой. Их толкли и пекли из них лепёшки. Потом начинались листья липовые, за ними ходили. Начинался дикий лук зеленый, пойдем в луга, тут еще лужи после разлива, и в лужах этих лук…Это был единственный источник питания. Я до сих пор не то что в рот взять, я видеть его не могу….
Мои университеты
- В школе учились разновозрастные. С одного года нас только четверо было. Да, сначала я училась в бывшей церковно-приходской. Там начальная школа у нас была, учительница Ловина Антонина Павловна. А потом учились там, где столовая наша, там были классы. Везде были классы, народу было много. Но бросали школу, ходить было не в чем. Когда тепло-то походят, а потом – бросали. Книжек не было, писать не на чем было. Это ужас был какой-то…Все опухлые, отечёные… Потом как школу я кончила, 7 классов, я захотела стать врачом. А потом все у нас стали поступать в Карсунские педучилище, ну и я пошла вместе со всеми. Кончила Карсунское педучилище, которому обязана всем. И как учитель, и как человек…
Жили на квартире. Тяжело было: хлеб из лебеды, напечём, в ларь положим, рубили его топором зимой. Хозяин там скажет, ну кто письмо для них напишет, кто чего: ну ты нынче заслужил похлёбку, садись похлёбку есть, заработал. Ну потом уж стало получше: я в сорок девятом поступила, с сорок девятого по пятьдесят третий училась… Я все время стипендию получала, как-то старалась сэкономить, чтобы платье даже себе купить. И книжки. Как стипендию получу – иду книжку покупать. «Белая береза» Бубенного, «Как закалялась сталь»… Преподаватели у нас были отличные, всему учили нас: и культуре поведения, и всем навыкам. Единственным недостатком в своем образовании считаю неумение играть на музыкальном инструменте. Этого мне очень не хватает. Я училась на скрипке, а скрипка – какой это инструмент? Ну, во-первых, скрипку мы купить тогда не могли, а потом она в принципе и не нужна. А потом мы стали жить уже получше. Мука появилась. В 53 году я закончила педучилище и меня назначили в Валгусскую школу учителем русского языка и литературы. Потом я поняла, что надо учиться, и поступила в пединститут в Ульяновск, в шестьдесят первом году окончила. Ну и полюбила эту работу, и теперь я даже не мыслю себя по-другому…
А.Цухлов
Поделиться ссылкой
